© andresr / E+ / Getty Images

Колумнист «Нью-Йорк Таймс» решил поделиться своей историей любви и рассказать, какими были отношения до SMS и видеочатов.

Лето 1991 года. Еще не существует никаких социальных сетей. Нет WhatsApp, Viber, Skype, и самих сотовых телефонов. Но есть огромная жажда увидеть любимую! Огромный страх потерять ее и никогда больше не обнять. И именно тогда, когда я не знал, где она, сходил с ума от неопредленности, я понял, как сильно ее люблю, смог увидеть глубину своего чувства.

Мы с Джоэл познакомились в марте, когда я учился в колледже. Она недавно закончила учебу и размышляла о своем будущем. Мы дважды случайно столкнулись в компании, и после этого стали встречаться. Мы проводили намного меньше времени с нашими друзьями, и никто не знал о нас. Внешний мир исчез. Мы стали единственными друг для друга, раскрывая друг другу свои заветные тайны и секреты, и мысли, которые не были записаны на «стене» в соцсети, а были только для нас двоих.

Никто не мог пролистать нашу историю колесиком мышки, она была живая и неуловимая, как само время.

Время, которое утекало сквозь пальцы. И вскоре пришла пора нашей разлуки. Еще до встречи с Джоэл я планировал летнее приключенческое путешествие по Европе. А Джоэл вдруг упомянула пор свой переезд в Чикаго. Я легкомысленно сказал ей, что напишу письмо, и дал ей адрес друга в Уэльсе, где планировал быть с родителями в середине моей поездки.

Путешествие в Европу началось замечательно. Я приземлился во Франкфурте в Германии, а оттуда отправился в Рим изучать древние руины, встретил летнее солнцестояние в Страсбурге и смотрел рок-концерт на футбольном стадионе, заполненном 50000 немецких мотоциклистов в Базеле. В Будапеште, доме моих предков, я слушал церковные хоры и разглядывал шедевры искусства. Это было прекрасно!

© LittleBee80 / iStock / Getty Images Plus / Getty Images

Но одновременно с этим я был очень несчастлив. Я ощущал себя страшно одиноко! Я мог думать только о Джоэл. Сидя в одиночестве на скамейке возле собора Святого Стефана в Вене и поедая уличный шницель, я мечтал оказаться в Пеории и сидеть перед ней. Я писал ей письма, длинные и искренние послания. А когда я приехал в Лондон, чтобы встретиться с родителями, я был уже совсем безутешен. Расстояние между нами стало непостижимым, и я упал духом настолько, насколько не мог себе даже представить! Я плакал, сидел надувшись, ездил в одиночестве по Лондону и ни с кем не хотел разговаривать.

В конце концов, мой отец предложил позвонить ей по межгороду, хоть это и дорого.

Из нашего гостиничного номера в Лондоне я позвонил в Пеорию. Но оказалось, что Джоэл уже давно не была в Пеории. Ее мать сказала мне, что она собрала свои вещи и переехала в Чикаго. А мои письма, по ее словам, так и лежат на столе не открытыми.

Позже я позвонил в Чикаго, но не смог дозвониться. Нет ответа, нет аппарата, нет автоответчика, нет номера звонящего, чтобы показать пропущенный вызов.

Просто звонит стационарный телефон в пустой квартире. Не было никакого способа узнать, где она или когда она вернется. Я был охвачен ревностью, я был в панике от мысли, что она встретила кого-то другого. А я был здесь, в Европе, рыдал перед великими реликвиями по причине, что моя любимая, должно быть, веселится где-то в Чикаго, встречается с другими людьми, а не тоскует по мне, бродя бледной тенью по Пеории в предвкушении моих писем. Оказалось, что я-то ожидал именно такого сценария.

На следующий день мы с родителями поехали в Уэльс, и там я окончательно погрузился в состояние хаоса. Мое тело было в Уэльсе, в окружении крутых зеленых холмов и блеющих овец, но мое сердце и мысли были в Чикаго.

Родители устали смотреть на мои страдания и посадили меня в поезд, чтобы я вернулся в Лондон, чтобы сесть на ближайший обратный рейс.

Однако в Хитроу оказалось, что билет на вылет домой — из Парижа. Я сел на паром. Там я встретил моих сокурсников, которые тоже отправлялись в Париж. Вместе мы сели на ночной поезд из Кале, и там я рассказал им свою трагическую историю любви и про свои неприятности.

- Забудь ты об этом, — сказали они.

Один их них сказал, что он встречается с друзьями в Памплоне, чтобы бегать с быками, и что я просто обязан присоединиться к ним. А другая девушка отправлялась во Францию, чтобы позагорать на пляже. И предложила мне поехать с ней.

- Нет, нет! — сказал я. — Если я не вернусь к Джоэл, я потеряю ее.

Они меня высмеивали, и сказали мне, что я всю жизнь буду сожалеть, что прервал это неповторимое путешествие и не решился на такие приключения.

В Париже я направился прямо в аэропорт. Я скоро буду в Чикаго. Все, что мне нужно было сделать, это сесть на самолет.

Но я не смог сесть на самолет. Внутри терминала был полный хаос, и огромная толпа людей за стойкой, желающих улететь. Я бы не сел и на следующий самолет.

Я был полностью обессилен! Я потащил свой рюкзак в сторону поездов, со слезами на глазах. Какой беспорядок! Застрять в Париже на три недели, когда больше всего мечтаешь оказаться в Чикаго. Разве могут быть вещи хуже этой? — думал я.

© YakobchukOlena / iStock / Getty Images Plus / Getty Images

На выходе из терминала я столкнулся с тремя улыбающимися агентами по продаже билетов British Airways.

«У нас есть места, — сказал один, — но самолет улетает через 20 минут».

Билет в одну сторону стоил вдвое дороже, чем мои родители заплатили за мои билеты в оба конца. Я посмотрел на свою кредитную карту «только для экстренного использования».

© mixetto / E+ / Getty Images

И купил билет. Это была часть, которую я не сказал своим родителям. Я признался в этом лишь четыре года спустя, торжественным вечером перед нашей свадьбой с Джоэл.

Это была вишенка на торте после того, как мой отец рассказал нашим друзьям и родственникам историю обескураженного мальчика, который предпочел любовь блеению европейских овец, римских руин и всему парижскому вину.